Город Который

Если что-нибудь еще болит - значит, не убили,
Значит, бьется жилка на виске - тоненькая нить.
В этом зачарованном лесу не берет мобильник -
Третьим эльфам во втором ряду некому звонить.

До сих пор и пусто, и легко - никому не мыслить,
Фантасмагорическую дурь делать в сотый раз.
Я всегда по-своему права, я играю в бисер,
Серый снег вплетаю в длинный дождь - чем тебе не страз.

Всё как прежде - рыжее пальто, грязные ботинки,
И слова - кому-нибудь отдать, чтоб крутил колки.
Нагло набиваются за шарф колкие снежинки,
Обещая вечность и коньки - нафиг мне коньки.

У меня всего один конек - плыть топорным стилем,
Не заметив, что уже зима и каток залит.
Если что-нибудь еще болит, значит, не убили,
Только у кого теперь спросить, отчего болит.

2007

Герр крысолов не стал подчиняться правилам –
то ли другая сказка, то ли каприз:
взял и послал всех бюргеров в старом Гаммельне –
в Питере, мол, красивей и меньше крыс.
Герр крысолов нашел, где развлечься в Питере,
чтоб не пугать детей, не травить зверья:
просто свою свирель из кармана вытянул
и заиграл, а рядом случилась я.
Может, начать сначала – оно и просто бы,
много их будет чистых еще, листов,
но крысолов, наверно, живет на острове –
между Второю линией и Шестой,
уши б заткнуть – но снова возьмусь за старое,
город остался жить у меня внутри,
тянет пройтись по набережной Макарова
и наглядеться вдоволь на фонари.
Может быть, это очередные дурости,
может быть, я и это переживу,
только чертовски просто идти за дудочкой –
даже не надо переплывать Неву.
Было бы небо, тучами занавешено,
мост под ногами, улица впереди,
а крысолов моргнет, превращаясь в лешего,
и, как приличный леший, начнет водить.

2007

Роман "Золотой храм"... попытка обосновать возможность жизни без Прекрасного
Г. Чхартишвили

Вместо чайно-кофейных мудреных бесед -
Анекдоты про время и силы.
Я кручусь, как сдуревший медведь в колесе,
И читаю в маршрутках Мисиму.
В колесе не бывает наград и утрат -
Колесо только этим и вредно,
А пока не нашелся на храм Герострат -
Храм упорно прикинется медным.

В колесе никогда не бывает конца,
А в абсурде я подлинный лидер.
Повезло же японцу - уметь созерцать,
Если здесь отвыкаешь и видеть.
Где-то в прошлом жара, где-то в будущем снег -
Между тем, я привычно не в теме.
А свободное время бывает во сне,
Но для сна и сегодня не время.

2007

Полосатый, как тигр, корабельный кот научился сниться тебе. (с)

По дворам рассекают стаи котов,
Тех, что списаны с кораблей.
Я пришла в состоянье "всегда готов",
Но не стала с того смелей.
Я не знаю, как надо держать штурвал,
Мне, вестимо, цена пятак,
У меня на работе слово "аврал"
Означает завал бумаг.

А в тюряге-маршрутке орет шансон -
Шансонье интеллекту волк.
А в ушах всё едино привычный звон,
Русский рок и нерусский фолк.
А вокруг череда особых примет,
А напротив - глаза темны,
И лицо капитана несредних лет -
Он, наверно, вчера с войны.

В небесах от луны не видать следа,
Очевидно, подбили влет.
А война не закончится никогда,
Капитан вернется во флот.
А для тех, кто как прежде ни рыж, ни лыс,
Не считали - сколько минут.
Но котяра на суше гоняет крыс, -
Он вполне полосат и крут...

2007

Если это и творчество, то – из разряда «нелепость».
Мысли это умеют – цепляться ко мне на ходу:
От работы до дома дворами быстрей, чем троллейбус.

Прогуляться, листвой пошуршать и чуть-чуть отдохнуть,
До каких там фантазий уже, до какого настроя…
Поворот, подворотня, дворы – это двадцать минут,
За которые я успеваю придумать героя.

Успеваю придумать: в каких обитает дворах,
Почему его утро всегда мудренее, чем вечер,
И за что его мучает совесть, и в чем его страх,
И с какого веселья он так очевидно беспечен.

Вроде не с чего счастьем искриться – вокруг-то война,
Не заденут в лицо – обязательно выстрелят в спину…
А ему все равно – у него, как у прочих, жена,
И, наверное, сын, ну куда же такому без сына.

Тем не менее, мир у него, как у всех, искажен.
И веселье внутри – не помеха ударам снаружи.
А войне, как всегда, наплевать на детей и на жен -
Он, наверно, погибнет. А может, и что-нибудь хуже.

Сам себе виноват – задохнулась синичка в руке,
Очень зря он сверх меры старался себя обнадежить…
Я не буду его воскрешать на тридцатой строке:
Тридцать строчек назад он упрямо сказал «не дождешься».

2007

Среди тех, кто опять сам себе не рад,
Ничего не запомнить – одно родство.
А помимо того – ни имен, ни дат,
Ни фамилий, ни сотовых. Ничего.
И – не в силах планету вокруг оси –
По асфальту прокладывать свежий след
И ночами по городу колесить,
И искать остановки, которых нет.
Я опять – как всегда – не совсем права.
И в другое бы время за это – бить.
Но на Якорном поле растет трава,
Это значит – не может его не быть.
Значит, город и ночь – этой сказке дань.
Значит, в них где-то есть мое торжество –
Остановка, где с гранью сойдется грань
И ни дат, ни фамилий – одно родство.

В сумке банка варенья и какие-то шмотки,
ноги в грязных ботинках топчут мокрый асфальт,
а в бульварных газетах - суматошные сводки
о вчерашних скандалах и сегодняшнем "жаль".
Прошлогодняя скука бесконечных вокзалов.
Бестолковые шлягеры коммерческих волн.
Стук колёс, усыпляя, заглушает усталость
и сбивает с бумаги клочья мыслей и слов…
Завтра снова какой-то неувиденный город,
я бездомный котёнок в этой серой толпе…
Рок-н-ролл в стиле Пресли бьёт колесное соло,
я считаю минуты, сколько ехать к тебе…

1999

Звуки столкнулись меж.
Они разлетелись туда и обратно,
сказали, что не дошли.
А она шагала на ярком солнце,
зачем-то сверяла часы.
Считала себя абсолютно не нужной
ни в небе, ни на земле.

2000

Он хотел уехать, но не было билетов,
он хотел растопить весь снег - наступило лето.

Он хотел поднять флаг, но поднял лишь тряпку,
он хотел накормить дворнягу - ту убили на шапку.

Он хотел идти - дожди размыли дорогу,
он хотел спасти всех людей - но их слишком много.

Мечты сожгли душу, вино сожгло тело,
и было так страшно, но надо же что-нибудь делать...

Он вышел из дома в два часа три минуты,
сел в набитый трамвай с неизвестным ему маршрутом.

По бокам были две бабки, сзади дядька в фуражке,
впереди была девчонка, ее волосы пахли ромашкой.

Он на миг позабыл про Восток и про Запад,
только трясся на задней площадке и вдыхал этот запах.

На конечной он подумал: - Куда я еду? -
Он пробился сквозь толкучку и вышел. Она вышла следом.

Он стал ей говорить о спасении мира,
а она улыбнулась и сказала: - Какой же ты милый... -

Он стал ей толковать о великом деле,
но она взяла его за руку, и они полетели.

Через море и горы, на самый край света,
в прекрасную страну, которой и на глобусе нету.

Построили дом, окружив его садом,
и счастья не звали - ведь счастьем был тот, кто был рядом.

А потом родились дети. Девочка и мальчик.

Жаль, что все это сказка.

Интересно же, что было дальше...

2001

Хитровычурный умник, последний романтик в очках,
гитарист и остряк, ты из тех, кто ничто не жалеет.
Знаю, ты никогда не умрешь у меня на руках,
потому что такие, как ты, умирать не умеют.
Ты ворвешься в четыре стены, словно вид из окна.
Ты влетишь так, чтоб поняли все - ты сегодня в ударе.
Я пришла и ушла. Я тебе не особо нужна...
Я - седьмая струна на твоей шестиструнной гитаре.
А поэтому - снова хвататься за тонкую нить,
вспоминать "Унесенные ветром", ловя параллели...

...Доползти до квартиры. Чего-то такое включить.
Улыбнуться и вспомнить о том, что знакомы - неделю.

2000

когда он вынес иконы осталась одна забава
стоять и плевать с балкона на голову тети Клавы
ругаться с бабою Машей влюбляться в соседку Аллу
стоять и плевать и думать а что же было сначала
когда еще что-то было ему было около года
его всё вокруг любило он не был рожден уродом
и дом безо всяких балконов и сад где весною птицы
в углу висела икона и можно было молиться
и в лодочке были весла чтоб делать в пути повороты
но мама, я уже взрослый, но папа, в мои-то годы -
короче - прости-прощайте, короче я уезжаю
короче доплыл до счастья и одновременно до края
когда он обрел все блага он стал беднейшим из нищих
осталась хмельная брага да сон, что никто не отыщет
и как-то по просьбе дуры живущей в его берлоге
приобщился к новой культуре и вынес из дома Бога
когда он вынес иконы осталась одна забава
стоять и плевать с балкона соседку ругать шалавой
влюбляться в бабушку Машу пороть какую-то лажу
и думать о том, что наше - оно и не с нами даже

2000